– А которые не те? – шмыгнул носом Персей.

– Эти не дожили до того, чтобы понять и раскаяться в своих ошибках.

Воцарилась неловкая пауза, после которой Персей коротко кивнул. Затем дождался, когда Катон пододвинет к нему еще пять монет, и скинул их в стоящий под столом ларец. Его он запер, а ключ с цепочкой надел себе на шею и скрыл под складками туники.

– Так какое, говоришь, имя? – осведомился Катон.

– Марк Приск. Во всяком случае, так он мне представился. Забрел тут ко мне пару месяцев назад, в изрядном подпитии. Кажется, его тогда произвели в центурионы, вот он и праздновал. Хочу, говорит, что-нибудь особенное. Так я его имя и запомнил.

– Марк Приск? Ты уверен?

– Хм. С двадцатью сестерциями, да еще зная твое отношение к плутовству, могу ли я быть не уверен?

– Это верно. – Катон сунул дощечку в суму и спрятал под плащом кошелек. – Если я его разыщу, то будь уверен, оставшиеся монеты ты получишь. Ну а пока о нашем с тобой знакомстве и разговоре никому ни гугу. Ты меня понял?

* * *

Время, свободное от уличной мотовни, Катон коротал в своих холодных зловонных комнатах. Выходил он лишь за едой, так как гаснущий свет скрывал наружность, или в какие-нибудь окольные бани, где пар опять же скрадывал черты. В один из таких дней Катон сидел в парной Альпиция, неподалеку от дома Семпрония. Это заведение он посещал уже второй раз после того, как оставил в условленном месте знак для Макрона. С той поры минуло два дня, а потому повторное появление здесь стало бы подозрительным. Однако волосяная поросль на лице и кожаный головной обод, купленный на рынке, оставляли надежду на анонимность. У преторианских гвардейцев в лагере были свои собственные термы, а потому риск, что префекта здесь узнают, сводился к минимуму; да еще и густой пар окутывал, как облако.

Тем утром оставшиеся монеты Катон спрятал под половицей в углу своей смежной каморки, оставив в кошельке лишь мелочовку на дневные расходы (мера вынужденная, так как замков на квартирных дверях не было, лишь крючки изнутри, чтобы обезопасить себя на ночь). Припоминание о своем убогом жилище заставило Катона передернуться. Ночами в комнатах стояла холодрыга, и взятое на рынке одеяльце никак от нее не защищало. Но что еще хуже, в доме кишели тараканы, облюбовавшие себе для жилья в том числе и Катонов тюфяк. И днем, и особенно ночью они сновали по коже настолько вольно, что префект уже перестал от них отряхиваться. В отличие от казарм и лагерей, где обычные звуки – это густой храп и приглушенные разговоры, дом полнился горластым плачем младенцев, руганью и потасовками, вперемешку со стонами и воплями постельных утех. Вся эта неумолчная какофония, а вместе с ней тревожные мысли о Луции и своем собственном аховом положении разбивали вдребезги любой сон. Так что теперь, сморившись в блаженном тепле, Катон прикрыл глаза – и поплыл, поплыл…

– А ну, подъем! Подъем, засоня, – легла ему на плечо сильная влажная рука.

Распахнув глаза, над собой Катон увидел улыбающегося Макрона.

– Ишь ты, откочевал в мир иной, – с ухмылкой сказал центурион. – Я уж убоялся, ты навек там вздумал остаться…

Катон, натирая глаза, сел прямо на мраморной лавке.

– Громы Юпитера… Надо же… Это все от недосыпа.

– Что, здешние пенаты[34] ко сну не располагают?

– Да не то слово… Как Луций?

– В безопасности. Вместе с Петронеллой у ее сестры, к югу от Рима. Кто не знает, не доищется.

– А Семпроний?

– Я сказал ему, что, прежде чем податься в бега, ты велел няньке забрать Луция из Рима, пока все не поуляжется. Он поворчал, но делать-то все равно нечего. Куда они делись, я тоже не сказал. Не знаю, мол, и всё.

– Вот и хорошо… Чем меньше народу знает, тем лучше.

Катон отер со лба влагу и пот. Макрон сидел рядом, подавшись вперед и положив себе руки на мускулистые ляжки.

– В казармах что нового? – осведомился префект. – Как люди воспринимают весть, что я убил Граника?

– В основном не верят. Они ж тебя знают. Что ты не убийца. Строгий начальник, да, но не душегуб. Молва гласит, что тебя кто-то подставил. А уж истории ходят одна одной диковинней, сам понимаешь. Краем уха я даже слышал, что тебя-де подловили с матерью императора, когда ты ее наяривал. И Нерон, мол, за это таким образом решил с тобой поквитаться.

Катон усмешливо покачал головой.

– Ого. Сам себе завидую… А теперь слушай. Я, похоже, раздобыл имя убийцы. Во всяком случае, он им назвался, когда ему делали ту татуировку. Гвардеец Марк Приск. Может, даже опцион. Центурион вряд ли.

Макрон прикинул.

– Я проверю списки когорт. Если он тот, кого мы ищем, составим с ним разговорец.

– Только учти, вслед за Фенном мы его отправить не можем. Мне он нужен живым, чтобы сознался в убийстве и рассказал, по чьему указанию действовал.

– А дальше?

– А уж дальше пускай летит вслед за Фенном.

* * *

После ухода Макрона Катон еще несколько часов оставался в банях, предпочитая проводить время в тепле и чистоте, чем ютиться вместе с тараканами у себя на квартире. Здесь он еще позанимался в гимнасии[35], прошел в жаркую моечную, а затем окунулся в холодный бассейн. С наступлением сумерек префект, чистый и расслабленный, вышел на улицу с настроением самым погожим со времени убийства Граника.

Всего несколько дней оставалось до Сатурналий; уже стояли в праздничных гирляндах статуи, храмы и святилища. Прошла мимо скованная цепь рабов, груженных окороками и говяжьими ляжками для стола какого-то вельможи, готовящего пир своим гостям. Празднование продлится шесть дней, а затем всего через двое суток окончание года знаменует День рождения непобедимого солнца[36]. Конец года, о котором сожалеть совершенно не приходится. Начался он с горького отступления с острова друидов в Британии, по следам которого Катона с Макроном послали в Рим сообщить о поражении. Вскоре по возвращении домой префект узнал о неверности своей умершей жены и через какое-то время был послан в Испанию подавлять восстание астурийцев.

Ну, а теперь вот его осудили по ложному обвинению в убийстве, и он, бросив своих людей и своего сына, вынужден скитаться в бегах… Не впервые Катона посещало горькое недоумение, чем таким он заслужил неотступное внимание злодейки-судьбы. Ведь наверняка есть другие, кто куда более заслуживает тягот, что пали на его плечи…